Jdi na obsah Jdi na menu
 


105. МЕНАГЕМ бен ЯКОВ бен САРУК

Знаменитый лексиконограф, трудами которого пользовались все еврейские писатели востока и запада и даже такие знаменитости как Раши и другие.
Словар его составленный в 950 году известный под названием
מחברת и отличие его от других однородных сочинений состоит в том, что в нем указаны автором не такие грамматические правила языка, которые не были замечены предшественниками.

Он и соперник его Дунаш бен Лаврат произвели реформу в еврейской литературе на западе и первыми ввели плавный, благозвучный слог и правильного размера рифмованные стихи.
Менагем же в прозе стоял выше Дунаша, а в рифмованных стихах последний имел преимущество над первым.
Слог Менагема в прозе на столько был изящен, что в искусстве писать прозу превзошел даже Сагала, а потому по справедливости, он считается первым стилистом в еврейской литературе.

Но кто же был Менагем?
К какому лагерю принадлежал, караимскому или талмудическому?

На эти вопросы нам ответит рассказ о его печальной судьбе и деятельности. 1)

1) Смотри Греца Истор. св. том II стр. 357 и Пинскера стр. 170 и примеч. Стр. 157 и дал.

Менагем бен Сарук родилься в Торзозе в 910 году от бедных родителей.
Наделенный от природы блестящими способностями и пытливым умом энергичный юноша скоро приобрел многосторонние познания и далеко опередил свою среду, своих товарищей.
Когда же пришел в возраст и не имея ни состояния, ни определенного средства к существованию, а потому в материальном отношении крайне стесненный, стал разъезжать из одной страны в другую, предлагая свои познания и способности; но везде встречал холодный прием и неудачу.

Наконец на него обратил внимание зажиточный и щедрый Исаак, отец знаменитого Хасдая, первого министра калифа Абдул Рахмана третьего.

Он хорошо понял какой талант скрывает в этом бедняке и из опасения, чтобы божественный зародыш поэзии не погиб бы в нем, принял его к себе, вполне обезпечил его существованием и предоставил ему возможность беззаботно предаться наукам и поэзии.
Велика была поддержка Исаака и он быль причиною бессмертного имени, приобретенного Менагемом.
Да и поэт не осталься не благодарным и когда умер его меценат, то он составил прекрасную, трогательную элегию на его смерть, которую пела вся община во все дни траура.

Когда же этот благодетельный богач выстроил было синагогу, то в честь его Менагем составил дифирамбу, которая в раме была повещена в синагоге.

После смерти отца, Хасдай не оставил его любимца и в лестных выражениях пригласил его в Кордову.
Бедняк, конечно не замедлил  воспользоваться этим, для него, весьма лестным приглашением и в благодарственном ответе, между прочим, писал Хасдаю:
Не дары твои привлекают меня и не великодушие твое соблазняет меня; но любовь моя влечет меня к тебе и благоговение мое дает крылья моим стопам.

Прибыв к Хасдаю, он сделался придворным его поэтом и полный восхищения от великого своего покровителя воспевал хвалу великим делам его.

Когда же умерла мать Хасдая, то он зашел к поэту с просьбою написать элегию на смерть почитаемой матери.
Как же вельможа был тронут вниманием поэта, которого застал в час ночи, сидящим за стихами на этом печальный случай.

До глубины сердца тронутый премьер калифата этою предупредительностью поэта, тут же, торжественно обещался никогда не забыть и при каких бы то ни было обстоятельствах не оставлять его.
Но мы скоро увидим, как часто бывают забывчивы великие мира сего.

Хасдай побуждал его предаться изучению священного языка и исследовать его различные формы и значение слов.

Вследствие этого, и был выработан Менагемом выше упомянутый словар его.

Живши в такой среде, в которой выразительно и гармонически сказанное слово имело особенную важность, Торзозский грамматик ставил дар слова вообще высоко, а священный язык выше всего.

Он говорил: Бог хотел возвеличить человека над всеми тварями, почему и дал ему прекрасный образ и дар говорить красиво и выразительно.
Как Бог отличил человека даром слова, так точно отличил Он Израиля и его язык от прочих. 2)

2) Введение в מחברת. Смотри Греца там же, стр. 358

Менагем бен Серук прежде всего отличил чистый корень в еврейских словах и отделил его от всех примесей и прибавок, превосходная теория, им избранная не была одобрена предшественниками, что и было причиною появления уродливости и дисгармонии в еврейском стихе.
В своем словаре он приводит при каждом корне различные образования и формы, принятые последними, и объясняет их значение часто с поразительною тонкостию и значением духа языка.
Объясняя же библейские стихи, он обнаруживает здравый смысл и изящный вкус, и это составляет громадный успех в экзегетике.

Что убеждения Менагема не соответствовали той среде, где пришлось ему проживать, ясно видно из всего его сочинения.
Агада, Мидраш, Мишна, Талмуд и доктрины его для него не существовали и как будто он вовсе и не слышал о них.
Те же пункты Закона, о которых шла полемика между караимами и талмудистами он признавал резон за первыми и такие спорные места объяснял в их духе.
Так повеление Закона: И наважи их в знак на руку твою, и да будут они повязкою между глазами твоими 3), он объяснял, вопреки пониманию раввинистов, как напоминание, выраженное в поэтической фигуре; а не в буквальном смысле, как растолковали талмудисты и вывели их религиозный обряд обязывать, во время молитвы, на руку и над глазами шляпообразный аппарат
תפלין.

3) Второкнижие, гл. 6, ст. 8

Как бы то ни было, а его дела шли прекрасно, пока не прибыл в Кордову его злой гений в лице Дунаша (Адним) бен Лаврат.
В цветущих летах обезпеченный большим состоянием, он сразу расположил к себе общину и прослыл за гениального поэта, экзегетика и грамматика.
Еще до прибытия в Кордову им написано было
ספר תשובות книгу возражений на неуместные увлечения Саадии.
Книга эта как бы послужила предтечею его пришествию в Кордову.
Когда же он прибыл туда и увидел Менагема, этого бедняка, в таком почете в доме вельможи, главнейшего лица всего Израиля, то это не очень по вкусу пришлось ему.
Видно, что и гений не гарантирован от слабости человеческой.
Не в салонах и будуарах богачей невежественных желалось ему фигурировать, а играть роль поэта и обращать на себе общее внимание в салоне первой величины вельможи.
Вот и начал он подпольную работу, чтобы взорвав Менагема, занять его место.
Задумано, сделано.

Намерение свое он стал приводит в исполнение тем, что по получении словаря Менагема стал рыться в нем и найдя кой-какие погрешности, написал на нее критику в насмешливо-шутливом, чрезвычайно оскорбительном, уроняющем тоне.
В введении к нему он заигрывает с своей жертвой, прежде присласкав, немедленно нанося ему почти смертельный удар.
Он говорит: я тебя знаю хорошо, брат мой, и уверен, что ты любишь меня. (Своегото палача?)
Ведь мы обязаны любить друг друга.
И за тем переходит к такму тону: Если бы я не видел, что твое сочинение принесет вред ученикам и так называемым знатокам и не привьет извращенных воззрений, то я молчал бы о нем.
Подобными ударами, наносимыми им на бедняка Менагема с одной строны и подкуриванием фимиама лести честолюбию вельможи с другой стороны, Дунаш вполне достигнул желанной цели.

На помощь к нему подоспело к стати еще одно обстоятельство, быть меожет, им же самим подготовленное: некоторые наушники оклеветали Менагема перед Хасдаем.
Грец недоумевает: в чем могла состоять эта клевета?
Но, мне кажется что тут нет тайны, чтобы непонимать в чем тут состоит дело.

Менагем, этот нищий поэт, нашел себе проют и средство к свободному существованию в доме талмудиста, где он жил припеваючи; а о внутреннем его мире и убеждениях никто не справлялся; ему же, самому не было и надобности заявлят об этом.
Все было шито да крыто, пока Дунаш не вычитал из сочинения Менагема его увлечение учением караимов и не вывел это на чистую воду.
Тогда то Хасдай, бозненавидев Менагема прогнал его и, совершенно позабыв о данном им слове никогда не забыть его, сделал распоряжение, чтобы еврейская стража напала на него в ден субботы.
Стража в точности исполнила полученное приказание, избила несчастного, повырывала ему волосы и за тем, в наступивший праздник Пасхи выгнала из отцовского дома.
Можно-ли допустить, чтобы по отношению к талмудисту, талмудист же принял бы такие меры в субботу и в праздник?
Другой вопрос, если дело касается караима.

Когда же, Менагем за защитой обратился к правосудию бывшего своего покровителя, то получил от него такой ответ: Если ты виновен, то я наказанием побудил тебя к исправлению, если ты не виновен, то я незаслуженным страданием доставил тебе вечное блаженство (хорошая логика)!

Каким это пахнет иезуитством, принесшим столько вреда человечеству своим гонением за веры и убеждение совести!

Тепер, послушаем Пинскера, что он скажет о Менагеме бен Серук и его несчастной судьбе: Стоит заглянут в сочинение Менагема, чтобы вполне убедиться, что он шел по стезе караимских писателей и принял их направление, о чем и Шедал намекает.
Когда же завистники Менагема сделали на него донос Хасдаю он возненавидел его, прогнал из своего дворца и по его распоряжению избаили и повырывали ему волосы в субботний день, а в праздник Пасхи изгнали из доставшегося ему отцовского дома, раззорили его, а материал раззорители присвоили себе.

Шедалу делает честь его старание очистить имя Менагема от измены; но это старание напрасное, разве, только можно сказать, что он открыто не проповедывал и не высказывал идей антиталмудических.
Говорить иначе о Менагеме значило бы ослеплять людей, распуская неправду.

Если сказать, что и Раши, Рамбам, Рат и другие некоторые талмудисты держались буквального смысла Св. Писания, то разве можно сравнивать с ними Менагема?
Основная деятельность первых состояла в изучении Мишны, Талмуда и большую часть своей жизни они проводили над этими предметами.
Менагем же был совершенно не таков!
Единственным источником, ит которого он черпал свои сведения служило Св. Писание и даже можно сказать, что он вовсе не был знаком с традиционной галахой.
Писатель, который не делает малейшего намека о мнении раввинов и на столько игнорирует их, что будто-бы не знает и никогда не слышал о них и всегда придерживается мнения противоположной партии, за кого его принимать, если не за караима от головы до ног?
Начего удивляться, если Дунаш открыл, а Хасдай заподозрил его в отступничестве в караимство и за это сталь преследовать и так жестоко наказал его. 4)

4) см. לקוטי קדמוניות в прилоз. стр. 163 и 164

Опозоренного Хасдаем великого писателя и поэта мы приймем с подобающей почстью и отведем ему почетное место между нашими писателями.
И так снисходительный читатель прийми на себя труд ответить за меня, кто был Менагем бен Серук?

Впоследствии, своими письмами Менагем успел утушить пыл гнева своего мецената; но уж не мог приобрести прежнего его благоволения.
Нам неизвестна дальнейшая его участь и как окончил он дни свои.

После его смерти воскипела сильная, литературная перебранка и полемика между учениками Дунаша и Менагема.
Каждая сторона старалась оправдать своего учителя и перещеголять другую в изяществе слога и в искусстве стихотворения.
Дунашиты, между прочим, писали менагемитам: Мы вам возразили, дабы вы не нашлись что сказать ни между Танаями, приверженцами Мишны, ни между караимами.
Вы похожи на дикарей и обезьян, взгромоздившихся на верхушки тутовых деревьев.
Один же из менагемитов писал самому Дунашу: Не думай, что я ради Менагема и утверждения его объяснений до сих пор вел речь с тобою.
Нет! цель моя обнаружит твое безумство и заключающееся в письме твоем невежество.
Сердце твое возгордилось, ты открыл дерзкие уста свои и уличил мудрецов и умных людей Испании, говоря что все они дураки, лишены всякаго понятия и что между ними нет ни одного, который был бы в состоянии понять реч и дать удовлетворительный ответ.
Ты в пример им приводишь из Св. Писания, сказанное о поражении Голиафа: И увидели филистимляне, что умер богатырь их и убежали.
Ты этим хочешь сказать, что вместе с поражением Менагема поражены и остальные ученые Испании и убежать скрылись.
Весь я полон слов, душа во мне негодует, я не успокоюсь, пока не разобью твоих мыслей и да будеш знать что есть еще в Испании люди мудрости и здравого ума.
Подымись, стань против меня!
Отвечай! если ты в состоянии, дать ответ.

Долго продолжалось это литерарное пререкание между дунашитами и менагемитами, благодаря чему возбудилось между евреями на западе, стихотворное искусство писать плавным гармоническим стихом, а также проза очистилась от уродливости и приобрела легкий и правильный слог.

В первой половине десятого столетия явился другой лексиконограф Али бен Селиман.